— Владимир Абрамович, ваша жизнь тянет на полноценный приключенческий роман. Не хотите о ней написать?

— Ну, на роман я пока не сподобился, а вот автобиографическую повесть с красноречивым названием "Полный писец" несколько лет назад написал. Скоро выйдет еще одна моя книжка, завтра еду заключать договор. Называться она будет "Лакомый кусочек моей жизни, или Я в собственном соку". Это вся моя жизнь, рассказанная посредством кулинарии. У меня была телевизионная программа "Лакомый кусочек", поэтому в книге, помимо всего прочего, будет еще и около 300 рецептов из разных эпизодов моей жизни — от лагерной и тюремной кухни до роскошных банкетов.

— Вы вспомнили о лагере. Наверное, это самая страшная страница вашей жизни?

— В лагере говорят: человек не свинья, ко всему привыкает. Никто не знает своих сил до конца, а вынести мы можем очень многое. Если бы мне до тех событий сказали, что я проведу больше года в тюрьме "Лефортово", а потом будут лагерь, колония-поселение, пересыльные пункты, штрафные изоляторы и это отнимет пять (!) лет моей жизни, я бы решил, что не выдержу этого. Как видите, выдержал и не сломался.

— За что вас посадили?

— Статья 88, часть 2, "Нарушение правил о валютных операциях" — по ней полагалось от пяти лет до расстрела. Сейчас валюту запросто меняют на каждом углу, но у меня нет претензий ни к кому: в то время был такой закон, а я его нарушил.

— Выходит, знали, на что идете?

— Все это казалось игрой — наивной, смешной. Но когда вляпался, сразу все понял. Самым неприятным было то, что меня бросила жена. Вообще-то, у меня со всеми женами нормальные отношения (сейчас Владимир Абрамович женат в пятый раз), но вот та, вторая... Не хочу ее осуждать, но она очень некрасиво поступила, предав меня в самое тяжелое для меня время. Сейчас она живет где-то в Америке, особо счастливой, по-моему, так и не стала. Дай ей Б-г всего хорошего, вот только хотелось бы, чтобы на моем пути она никогда не попадалась.

— Как пережила случившееся ваша мама?

— Очень болезненно. Для меня самыми горькими и сладостными моментами были свидания с ней. Она приходила в "Лефортово" и приносила кусок жареной курицы. А чтобы та не остыла, горячей клала на грудь, перевязывала платком и так шла ко мне в тюрьму! Хотела, чтобы я горяченького поел. Когда меня отправили в лагерь, в Кировскую область, она приезжала туда. У меня сердце кровью обливалось, так жаль ее было. Она казалась мне тогда такой старой, а ведь ей было 60 лет, как мне сейчас.

Мама приезжала из Москвы с рюкзаком продуктов и заставляла меня есть. И я, чтобы не обидеть ее, ел, а потом выходил в туалет, где меня буквально выворачивало наизнанку. На казенных харчах желудочек сокращался и не принимал нормальную домашнюю еду. А мама смотрела на меня, такого худого, несчастного, и просила: "Поешь, сыночка!". У нее были такие молящие глаза, что я снова ел, и меня снова рвало...

Моя мама вообще была уникальным человеком. Представляете, она дружила со всеми моими женами! Естественно, за исключением той, которая живет сейчас в Америке. А мои однокурсники и друзья по театру называли ее "мама Зина". Она была очень общительна, ласкова и необычайно добра ко всем...

— От недостатка общения вы в лагере не страдали?

— Нет. Там же, как и везде, были самые разные люди. Правда, как со временем выяснилось, самая преданная лагерная дружба заканчивается, когда вы оказываетесь на свободе. При встрече первое ощущение — некий эмоциональный захлест: "Привет, а помнишь, как... ?!". Переговорили и — все! Там ведь объединяет одно — общее горе, тяжелая плита неволи, которая придавила обоих. У меня с той поры осталось только два хороших приятеля, к сожалению, оба уже умерли. Один застрелился, он болел раком в тяжелой форме, у второго было больное сердце. Больше я из сокамерников никого не видел. Да, честно говоря, и не хочется...

— О чем вы там мечтали?

— Я был молодой, здоровый мужик, поэтому очень тосковал по женщине. Причем не какой-то конкретной, а как таковой. Но если бы меня тогда спросили, чего, окажись я на воле, хотел бы больше — красивую бабу или постоять полчаса на сцене с алебардой в массовке, выбрал бы второе.

Даже в самом раннем детстве я никогда не стремился быть ни пожарным, ни космонавтом, ни врачом, всегда — только артистом! Меня, маленького, водили к моей тетушке, которая работала секретарем дирекции в Театре имени Вахтангова. Я знал всех актеров и актрис, смотрел из-за кулис все спектакли. И хотел только одного — играть! И когда там, за решеткой, мне стало известно, что Марк Захаров, которого я знал по Театру сатиры, теперь главный режиссер "Ленкома", подумал: "Будь я сейчас на свободе, наверняка работал бы у него!". Кстати, так и получилось. Как только я освободился, он буквально на следующий день меня пригласил, дал сразу несколько больших ролей. Я проработал в "Ленкоме" много лет, а потом ушел...

— Почему?

— Это долгая история, и в том, что случилось, виноват только я сам. В театре меня любили, ко мне очень хорошо относился сам Захаров, но... После всего пережитого во мне появилась какая-то агрессия, которая усугублялась после одной-двух рюмок. После нескольких историй с драками я вынужден был уйти из "Ленкома". Поработал в театре "У Никитских ворот", которым руководит Марк Розовский, сыграл там много хороших ролей. Потом и оттуда ушел.

— Вы никогда не жалели, что стали актером?

— Никогда! Хотя минуты отчаянья у меня были. Самым трудным было время перестройки, когда эта профессия не кормила. Помню, после каждого спектакля садился за руль "жигуленка" и с 11-ти вечера до четырех утра ездил по городу, подвозил людей. Надевал черные очки, чтобы, не дай Б-г, не узнал никто. Однажды заметил, что кто-то машет рукой, начал притормаживать и увидел, что это... Валя Гафт. Я как дал по газам! Чуть не вляпался! Но делать было нечего, все равно надо было грачевать, чтобы кормить дочку.

— Как же вы ее отпустили в такую ненадежную актерскую профессию?

— Для девочки это не опасно. Вот был бы у меня мальчик, я бы еще подумал. У Полины, как и у меня когда-то, просто не было другого пути. Она выросла за кулисами театра "У Никитских ворот", дружила с дочерью Марка Розовского Сашей, которая сейчас учится в ГИТИСе. К нам в гости приходили театральные люди, и Полина на ты со многими народными артистами. Когда она поступала, я подумал так: получится из нее актриса — хорошо, не получится — она в 20 лет (дочь экстерном окончила 10-11 классы и поступила в Щепкинское училище в 16 лет) получит хорошее гуманитарное образование. Будет знать русскую и зарубежную литературу, историю театра и изобразительного искусства, ее научат хорошо говорить, петь, правильно дышать и красиво двигаться. Сможет потом работать театральным критиком или, скажем, заниматься дизайном.

— Вы помогали ей поступить?

— Специально — нет. Но она моя дочь и носит мою фамилию. С одной стороны, ей это помогает, с другой — она на виду, с нее и спрос двойной. К сожалению, до меня Полина не дотягивает, но мне нравится ее увлеченность. Сейчас вот сдала летнюю сессию на одни пятерки! У нее нынче очень хорошее время, а дальше все в руках Б-жьих!

— Ваша жена тоже актриса?

— Наташа ушла из театра, когда родилась Поля, посвятила себя мне и дочери. Жена — мой надежный помощник. Она первая, кому я даю почитать сценарий или пьесу, которую мне предлагают. У нее очень хороший вкус, и она знает в этом толк. Ее мнения о своей премьере я боюсь гораздо больше, чем рецензий маститых критиков. Бывает, я даже обижаюсь, но потом все равно признаю ее правоту. К тому же Наташа критикует меня тактично, не царапая мужское самолюбие. Так что глупо было бы воспринимать мою жену исключительно как домашнюю хозяйку.

— Кстати, о домашнем хозяйстве. Вы несколько лет вели на телевидении кулинарную программу. Хорошо готовите?

— Плохо, потому что не умею и не люблю.

— Зачем же тогда согласились?

— Меня выбрали на роль ведущего, потому что я вкусно ем и "вкусно" играю роль кулинара. Согласитесь, для того чтобы убедительно играть ученого-атомщика, совершенно не обязательно изучать ядерную физику.

— А что для вас лучший отдых?

— Наверное, поехать с семьей на дачу. Мы не так давно ее приобрели и с удовольствием там хозяйничаем. Сейчас вот с женой ездили — покрасили полы на террасе, покрыли ее лаком. Люблю там ковыряться, наблюдать, как цветочки приживаются. Жена понемножку покупает то анютины глазки, то пионы. У нас на участке кусок леса: растут ели, сосны, березки, — поэтому мы там не делаем никаких грядок, не сажаем фруктовых деревьев, просто засеяли все свободное пространство травой. А еще приезжал Лобков со своей программой "Растительная жизнь". Ребята сделали нам вересковую пустошь: посадили вересковые кусты, туи и тибетскую березку. Получилось очень изысканно! Так что, если есть время, еду туда. А если занят, то люблю посидеть вечером дома с кальяном.

— Где это вы к нему пристрастились?

— Как-то в ресторане принесли кальянчик, я попробовал — понравилось. Здоровью не вредит, а нервы успокаивает. Курить-то я бросил. И это после 40 лет стажа! Ничего не попишешь — дочь попросила меня завязать. Потом, когда узнал, что она в 10 классе закурила, чуть башку ей не оторвал! Она тогда поклялась, что не будет курить. Пока вроде бы держит слово.

— Вы так свободно о своем прошлом рассказываете! Другой, наверное, послал бы журналиста.

— Это же кусок моей жизни, почему же о ней не говорить? К тому же мне нечего стыдиться — я достойно прошел этот путь. Конечно, человек должен стараться руководить судьбой, быть ее администратором. Но я точно знаю одно: никогда нельзя опускать руки! Какие бы неприятности ни навалились, какое бы горе тебя ни постигло. Не дай Б-г, конечно, но коль скоро это уже произошло, надо принять все как данность и постараться с достоинством выйти из ситуации.