Наш жанр убивается теми, кто приучает зрителя к примитиву. Раньше были люди, которые задавали уровень: Утесов, Гердт, Плятт, Дудник… Теперь же смотреть за этим уже практически некому. А ведь эстрада изначально – искусство, что-то среднее между театром и цирком. Она берет свое начало в древнем площадном театре. Тогда общение со зрителем было нормальным, естественным. Потом об этом забыли. И я в свое время произвел настоящую революцию, когда возродил это искусство.
Нынче зрителю что крикнуть, что пукнуть…
– Ян Майорович, редко у кого из эстрадных артистов есть театральная школа...
– Да, это не секрет. Я действительно закончил Щукинское училище. Прошел вахтанговскую школу. Потом играл в Центральном детском театре собачку. Вообще-то это моя любимая роль. Вышел, тявкнул и исчез. И уехал домой смотреть телевизор… Потом я перешел в Театр Моссовета. Какие там люди были! Раневская, Марецкая, Орлова, Марков… Но все равно я с театром как-то в принципе не сжился. Мне в театре скучно. И я перешел на эстраду.
– А тут вам не скучно?
– Ну, вот и ты меня подталкиваешь к этому. Вообще-то плохо говорить о своих коллегах нельзя. Но вопрос заставляет с грустью констатировать: наш жанр убивается теми, кто приучает зрителя к примитиву. Раньше были какие-то «смотрящие за планкой», люди, которые задавали уровень: Утесов, Гердт, Плятт, Дудник… Теперь же смотреть за этим уже практически некому. А ведь эстрада изначально – искусство, что-то среднее между театром и цирком. Она берет свое начало в древнем площадном театре. Тогда общение со зрителем было нормальным, естественным. Потом об этом забыли. И я в свое время произвел настоящую революцию, когда возродил это искусство. Но потом этот прием начали все заимствовать. Сейчас, куда ни пойдешь, везде обязательно идут в зал, заигрывают со зрителем. Не понимая, что это уже устарело. Это было интересно раньше, когда зритель был официозный, зашоренный. А сегодняшнему раскомплексованному потребителю что крикнуть, что пукнуть… Значит, нужно искать, придумывать что-то другое.
Я не капризный – мне достаточно «Тойоты»
– Так, с театром разобрались, а можно узнать ваши вкусы в литературе, музыке, кино?
– Да нет, ну о чем ты? Читаю я мало. Кино, правда, смотрю. Но только то, что попадается. Специально ничего не ищу. А в музыке… даже не знаю. Нет, ну, врать не буду. Когда учился в театральном, был период, когда я все это проходил: изобразительное искусство, музыка, высокая литература. Конечно, я все это прошел. И забыл.
– Ну, может, хоть что-то вспомните? Из любимого?
– Нет-нет, что ты – все выветрилось!
– Понятно, боитесь разрушить высокий образ «музык, а, музык!» Скажите, а для вас этакое… экстравагантно-грубоватое поведение, которое многих изумляет, – это тренировка, способ поддерживать себя в актерском, экспромтном тонусе?
(Арлазоров надолго задумался. На концерте его таким не увидишь, там он мгновенно выдает свои реплики.)
– Наверно, да… Но часто дело не только в этом. Вот меня называют капризным, но ведь это не так. Я совсем не капризный. Меня не обязательно встречать на «Мерседесе», мне достаточно «Тойоты». И скажем, люкс я тоже не люблю. Зачем мне люкс? Зачем мне столько комнат, столько места? Я больше люблю обычный одноместный номер. Не нужно идти в соседнюю комнату. Вот диван, вот телевизор – лег на первое, смотри на второе. Всё. Так вот, о капризности. Я терпеть не могу, когда ко мне относятся не на столько, сколько я стою. Ну, и тогда, конечно, я это показываю окружающим.
– Но все-таки не чересчур ли – говорить, например, своим коллегам по ремеслу: «Ты – «Запорожец», а я – «Мерседес»?
– Не-е-ет… Ну, это же совсем другое. Вот как раз к своей… к нашей работе я очень требователен. Хотя по большому счету спорить мне не с кем. Я спорю только сам с собой. Но когда смотрю на других, то моя любовь-нелюбовь объясняется очень просто. Пусть будет плохой человек, но если я вижу, что талантливый, буду относиться к нему хорошо. А если человек замечательный, но артист бездарный, то что я могу сказать этому человеку? Не занимайся этим! Не занимайся, и всё! И плевать, что зритель смеется.
Мама – хирург, папа – юрист
– Откуда такая сверхтребовательность?
– А у меня мама врач. Хирург. Она просто била по рукам, если в медицину шли люди, которым она противопоказана.
– А папа?
– Папа – юрист, адвокат. Честный! Взяток не брал. Вообще папа с мамой – удивительная пара. Они у меня из Харькова. Это уж потом все как-то москвичами стали. А они сначала жили в Харькове, во враждебных районах. Ну, как Ромео и Джульетта. Хороший город. Он и для меня в чем-то родной. Отец рассказывает, что где у него было в детстве. Вот, скажем, увидел он трюк в цирке и решил повторить его – прыгнул на санях с крыши подвала. Очень сильно зашибся. Но прыгать не перестал, потом, когда война началась… Дед-то у меня был начальник. Во время войны всех эвакуировал. А отец после школы эвакуироваться не стал – ушел на фронт и всю войну прошел десантником. Я сейчас на память скажу, где он воевал: Первая гвардейская ордена Ленина десантная дивизия, Коршун-Шевченковская!
– Наверно, Корсунь-Шевченковская… (Арлазоров говорил серьезно, путать и каламбурить не хотел, но язык уже заточен под это дело. – О.К.)
– Да-да, точно – Корсунь. Десант! Элитные войска! 83 года сейчас отцу. На 9 мая я всегда хожу с ним в парк культуры. Он, как положено, надевает ордена, планки. Я смотрю на него и спрашиваю: «Батя, что тебе купить?» А он отвечает: «Ничего не нужно. У меня все есть». И я смотрю на него, на других ветеранов. Да им к каждому юбилею нужно – по «Лексусу», по квартире… А не так, как сейчас, – открытка, три гвоздики. Или одна. Плохо это, неправильно…
