Вторая половина XX века туберкулез отступил, сифилис стал мельче, но шире, воспаление легких протекает незаметно. Дружба видоизменилась настолько, что допускает предательство, не нуждается во встречах, переписке, горячих разговорах и даже допускает наличие одного дружащего, откуда плавно переходит в общение...
Любовь также потеряла угрожающую силу середины XVIII конца XIX века. Смертельные случаи крайне редки. Небольшие дозы парткома, домкома и товарищеского суда дают самые благоприятные результаты. То есть, любовь в урбанизированном, цивилизованном обществе принимает причудливые формы: От равнодушия до отвращения по вертикали и от секса до полной фригидности по горизонтали. Крестообразная форма любви характерна для городов с населением более одного миллиона.
Мы уже не говорим о том, что правда второй половины XX века допускает некоторую ложь и называется подлинной.
Мужество же наоборот, протекает скрытно и проявляется в экстремальных условиях трансляций по телевидению.
Понятие честности толкуется значительно шире: От некоторого надувательства и умолчания, до полного освещения крупного вопроса, но только с одной стороны.
Значительно легче переносится принципиальность она теперь допускает отстаивание двух позиций одновременно. Поэтому споры стали более интересными, ввиду перемены спорящими своих взглядов во время спора, что делает его трудным для наблюдения, но более коротким и насыщенным. Размашистое чувство, включающее в себя безжалостность, беспощадность и жестокость называется добротой.
Форму замкнутого круга приняло глубокое доверие в сочетании с полным контролем.
Человека говорящего «да» подвергают тщательному изучению рентгеноскопией: не скрывается ли за этим «нет». Точный ответ дает только анализ мочи, который от него получить трудно, так же как и резолюция «выполнить» может включать в себя самый широкий смысл: От «не смейте выполнять», до «решайте сами».
Под микроскопом хорошо видны взаимовыручка и поддержка, хотя и в очень ослабленном виде.
Приятно отметить, что с ростом городов чувства и понятия потеряли столь отталкивающую в прошлом четкость, легко и непринужденно перетекают из одного в другое, как разные цвета спектра образуют наш теперешний белый свет.