Используя архивную хронику, он ее монтирует так, что зритель оказывается как бы вовлечен в действие. Никакого сопроводительного текста, фильм молчалив, добавлены лишь шумы и звуки жизни — обрывки разговоров, шорох колес грузовиков, грохот канонады, плеск воды, зачерпываемой из канавы, скрип снега, стук лопат о мерзлую землю. Причем сделано это настолько виртуозно, что возникает полное ощущение слиянности изображения и саундтрека. Лозница не пытается нас раз-жалобить, надавив на слезную железу. Кажущаяся бесстрастность авторской позиции «над схваткой» — тщательно продуманный прием, позволяющий зрителю самому размышлять, сопоставлять, делать выводы. «Блокада» названа лучшим документальным фильмом года гильдией российских кинокритиков, она триумфально прокатилась по мировым кинофестивалям, собрав урожай наград и восторженных рецензий. Я позвонил Сергею ЛОЗНИЦЕ в немецкий город Любек, где он постоянно живет с семьей, эмигрировав в Германию в 2001 году. Родился он в Белоруссии, в Барановичах, учился в Киеве и в Москве, автор трех полнометражных и шести короткометражных документальных фильмов. — Сергей, судя по всему, вы к архивному материалу относитесь как к сырью, которым можно вольно манипулировать. Чисто авторское отношение... — Сырье — слово не очень правильное. Это материал. И к нему у каждого сугубо индивидуальное отношение. — С чего началась «Блокада»? — Прежде всего возникло впечатление от материала. Я его видел на студии документальных фильмов в Петербурге, где монтировал другой фильм. Моя монтажная находилась рядом с комнатой, где сидит заведующий архивом. Он время от времени перегоняет для разных телеканалов хроникальные материалы. Я шел мимо, увидел на экране какие-то кадры. Остановился, как вкопанный, и простоял часа два. Опоздал на свой монтаж и пошел гулять по Петербургу. Это было первое впечатление. Затем просмотрел весь материал — пять-шесть часов, если считать документальные фильмы. Часть материалов куда-то канула, говорили, что они погибли во время наводнения в 50-е годы, что их забрали в спецхран, в архивы госбезопасности. Мы отсылали запросы в ФСБ, но ответа не получили. У меня был небольшой бюджет, примерно 25 тысяч долларов, и я не мог искать материалы повсюду. В ином случае я бы добавил еще минут двадцать. — Заметно, что вы не включили самые известные шоковые кадры… — Да. Мы, например, не использовали кадры, когда в кузов машины грузят обледеневшие трупы. Для экономии места их ставили вертикально. Эти кадры гораздо сильнее, чем те, которые мы использовали — когда трупы сбрасывают в яму. Но по силе воздействия они бы конкурировали между собой, и я остановился на яме. Позднее я увидел и другую интересную хронику, например, как горожан выгнали на уборку Невского проспекта. Совершенно бессмысленное дело, изможденных людей заставляли это делать по известной советской традиции. — Что-то мы говорим о том, что могло бы быть. Давайте считать ваш фильм законченным произведением… — А я, может, еще к нему вернусь. Если найду финансирование. — Но это уже будет другой фильм. Так вот, Сергей, существуют две крайности в подходах к блокадной теме. На одном полюсе — героический, патриотический эпос, на другом — бездна страдания и горя. Вы задумывались над тем, как соблюсти баланс? — Я об этом совершенно не думал. Мне хотелось показать апофеоз войны, войну как расчеловечивание человека. — Вас не смущало, что часть материала, особенно из документальных фильмов советского времени, явно по-становочна? — Я использую ее, но и не выдаю за реальную съемку. В начале есть эпизод с пленными немцами, которых гонят по городу. Помните там расфранченную женщину в белом, которая плюет в одного из них? Так вот, она — подсадная утка. По Невскому везут гроб. Композиция навеяна Перовым. Кадр-клише, и я его использовал как клише. Использовал также эпизод из фильма «Ленинград в борьбе».
Там девочка пробегает по пустой улице, падают бомбы, летят самолеты, стреляют пушки, а потом мы видим эту же девочку неподвижно лежащей. Это постановочный кадр: ее якобы убило. Непостановочного материала было всего часа два. Кто-то вышел, камеру поставил. Мне хотелось, чтобы материал сам себя рассказывал. — Согласитесь, в художественном тексте факт невозможно отделить от отношения. Другое дело, отношение может быть закамуфлировано. Холодок, присущий вашему отношению, это ход, понятно, но он шокирует многих зрителей, привыкших к стереотипу, предполагающему публицистический гнев, осуждение, пафос. — Отстранение — это метод. Провоцирующий метод. Кажется, что я, как автор, стою в стороне. А зрители являются на-блюдателями и вправе выбирать позицию из числа имеющихся и подразумеваемых. Но конструкция картины совершенно четкая и выражает авторское отношение. После эпизода с салютом идет эпизод казни немцев. Фильм не оканчивается торжеством, и в этом отношение, разумеется, пристрастное. У меня нет ни одной картины с одним героем, с которым я бы себя идентифицировал. Всегда множество героев, толпа. — А вам не кажется, что истинный герой фильма находится между вами, автором, и экраном? Некий современный человек, который рефлексирует по поводу увиденного. — Вспомните Акутагаву, «Расемон», рассказ, если не ошибаюсь, называется «В чаще». Пять взглядов на одно событие, и все истинные. — Ваш фильм больше ориентирован на российскую публику? — Почему? Нет. — А где его лучше понимают? — В России. Это по-прежнему больная тема. История войны практически неосмысленна. А сейчас опять становится чуть ли не запретной. Достают забытый советский жупел вместо того, чтобы попытаться понять, что произошло. С помпой празд-нуют День Победы. Но если вы сопоставите цифры погибших солдат и офицеров Германии и России, то пропорция составляет один к восьми. Как говорится, забросали трупами. — Праздник со слезами на глазах… — Вспомните, как все начиналось, 1 сентября 39-го года, что такое был Советский Союз, и как он выступил агрессором, и как он помогал Германии становиться на ноги. Возникает много разных вопросов. А почему война? Кто за это отвечает? Почему произошла трагедия в Ленинграде? Ведь вы знаете, что настроение горожан было поначалу 50 на 50. Половина спокойно ждала немцев, уехали на дачу, чтобы пересидеть бои и потом вернуться в уже занятый немцами город. Думали, что нация Гете и Шиллера не способна на зверства и жестокости, да и коммунисты всех так (пауза, ищет слово)... — Утомили. — Ну это мягко сказано. Но потом настроение переменилось, когда узнали, что творят оккупанты. Но, увы, учебники российской истории заполнены комментариями и вымыслами, искажающими историю и выгодными нынешней правящей власти.
* * *
«Фотолюбитель», 26-минутная лента молодого московского режиссера Ирины Гедрович, также о той войне. Но ракурс другой и тоже неожиданный. Сохранившиеся в архиве фотоальбом и дневник немецкого солдата, заядлого и очень искусного фотографа, использован для повествования о единичной судьбе на фоне вселенской трагедии. Судьба Герхарда М. типична для молодого немца того времени: мобилизация, отправка на Восточный фронт, участие в карательных операциях, расстрелы партизан и евреев, реквизиции и расправы с мирными жителями. Финальный отрезок его жизни невероятен. Уцелевший в фронтовой мясорубке, Герхард М. сдался американцам, стал лояльным гражданином ГДР, членом СЕПГ и даже Общества германо-советской дружбы (!). Но фотоальбом и дневник, которые он не уничтожил и продолжал любовно хранить, сыграли роковую роль в его судьбе. На него кто-то донес, скорее всего соседи. В 1952 году он был выдан в СССР, где его приговорили к расстрелу. «Ожившие» фотографии в фильме сопровождает веселые и сентиментальные немецкие песенки 30-40-х годов, начиная со знаменитой «Лили Марлен». Это третья по счету документальная картина Ирины ГЕДРОВИЧ. «Фотолюбитель» также с успехом показывался на мно-гих международных кинофестивалях и получил несколько призов. Я позвонил Ирине в Москву. — Ирина, идею с таким контрастным изображению саундтрэком придумали вы или драматург фильма Лев Рошаль? — Это моя идея. Весь рассказ ведется в фильме от лица немецкого солдата. И очень уместным мне показалось сопроводить его популярными мелодиями «третьего рейха». — Как вы получили доступ к архивным материалам? — Нам дали возможность работать в архиве ФСБ. Там хранятся его фотоальбом, 900 снимков, и дневник. Негативы были уничтожены, их осталось всего штук шесть. Материал произвел на меня ошеломляющее впечатление. Коллеги предупреждали: невозможно держать внимание зрителя, полчаса показывая с экрана фотографии одну за другой. Будет скучно, будет провал. Но путем монтажа, динамичной раскадровки я попыталась преодолеть статику фотографии. — И вам это удалось. А почему вы зашифровали фамилию вашего персонажа? — Мы пытались найти его родственников, но безуспешно. Поэтому из этических соображений убрали фамилию. — А что же он так неосмотрительно сохранил альбом и дневник, то есть улики против себя? — Это был важнейший кусок его жизни. Он был убежден, что защищал свою родину. Его вели гитлеровские идеи, и он им верил. Я искренне считаю его талантливым фотографом. — Один кинокритик журит вас за бесстрастное отношение к фашистскому палачу. По ее словам, вы должны были его заклеймить. — Я сама себе поставила задачу не навязывать зрителю личных эмоций. Мне важно было преподнести факт, а эмоции — дело зрителей. Я не даю оценок. С Рошалем мы немножко спорили на этот счет. Он великий сценарист, и я счастлива с ним работать. У него в сценарии было отношение, но я его постаралась убрать. Навязчивость может раздражать. — Это что, новая тенденция? Вот и у Лозницы в «Блокаде» такая же отстраненность, такая же закамуфли-рованность авторской позиции. — Нет-нет, это не тенденция! Я свою задачу четко аргументирую. Почему моя картина идет на двух языках — русском и немецком? Два зрителя, русский и немец, могут ее смотреть, сидя рядом. — После такого теста русский и немец будут друг к другу лучше относиться? — Думаю, что также, как и раньше. Показ на Берлинском кинофестивале стал для меня проверкой на вшивость. Любую фальшь немецкая публика мгновенно бы считала с экрана. Я очень напрягалась. В Берлине было пять показов. И люди по десять минут после просмотра стоя аплодировали. |
